В 1911 г. в Москве был издан перевод с французского на русский язык сочинения В. С. Соловьева: «Россия и Вселенская Церковь». Это сочинение состоит из «введения» и из трех книг. Первая книга озаглавлена: «Положение религии в России и на христианском Востоке». Состоит из 10 глав.
Вторая, книга называется: «Церковная монархия, основанная Иисусом Христом». Состоит из 14 глав.
Третья книга преподносится читателю под загадочным заголовком: «Троичное начало и его общественное приложение» и состоит из 12 глав.
«Россия, и Вселенская Церковь» — довольно объемистое (445 стр.) произведение и, нужно отдать справедливость автору, написано талантливо. Но — странное дело! Когда читаешь книгу Владимира Соловьева, то невольно вспоминаешь другого большого русского писателя Льва Николаевича Толстого, его писания на peлигиoзныe темы.
Насколько Толстой гениален в своих художественных произведениях, настолько, наоборот, он самый посредственный экзегет и богослов.
Вот такое же впечатление производит «Россия и Вселенская Церковь». Весь свой публицистический талант Владимир Соловьев употребил на художественную раскраску папизма. Однако ни высокопарное философствование, ни мистическая туманность оглавления многих глав, ни звонкие фразы публицистического, журналиста, не могут скрыть того обстоятельства, что Соловьев, защищая папизм, оказался в плену всех тех обманов и подлогов, каким Ватикан на протяжении многих веков обосновывает свои домогательства на главенство римского папы во Вселенской церквей.
Нужно сказать, что через всю книгу «Россия и Вселенская Церковь» красной нитью проходит мысль Соловьева, что «римский апостольский престол — это центр внешней видимой деятельности Церкви, образ и орудие божественной власти, чудотворная икона вселенского христианства, единственный носитель прав и преимущества ап. Петра, полученных им от Христа, средоточие всемирной церковной монархии, долженствовавшей пресуществить всемирную политическую монархию, с заменою династий Юлия Цезаря династиею Симона Петра — цезаризма — папством»... [2 кн., 251 стр.]. Отсюда Соловьев с апломбом объявляет: «Я признаю, — спишет он, — за верховного судию в деле религии того, кого признали таковым св. Дионисий Великий, св. Афанасий Великий, св. Иоанн Златоуст, св. Кирилл, св. Флавиан, блаженный Феодорит, св. Максим Исповедник, св. Феодор Студит, св. Игнатий — а именно ап. Петра, живущего в своих преемниках и не напрасно слышавшего слова Господа: «Ты Петр, к на этом камне Я создам Церковь Мою. — Утверди братьев твоих. Паси овец Моих, паси агнцов Моих».
Бессмертный дух блаженного апостола, невидимый служитель Господа в правлении видимой Церковью Его, ты знаешь, что ей нужно земное тело для своего проявления. Ты уже дважды дал ей общественное тело: сначала греко-римский мир и затем в мире романо-германском, — ты покорил ей империю. Константина и империю Карла Великого. После этих двух предварительных воплощений она ждет третьего и последнего воплощения своего. Целый мир, полный сил и желаний, но без ясного сознания судеб своих, стучится в двери мировой истории. Какие слова скажете вы, народы слова? Громада ваша еще не знает этого, но могучие голоса, раздавшиеся в вашей среде, уже поведали это. Два века тому назад кроатский священник пророчески возвестил, а в наши дни епископ той же нации неоднократно с дивным красноречием заявил об этом. Сказанное представителями западных славян, великим Крижаничем и великим Штроссмейером, нуждались лишь в простом: «Аминь» со стороны восточных славян. Это «аминь» я пришел сказать от имени ста миллионов русских христиан, с твердой и полной уверенностью, что они не отрекутся от меня.
Ваше слово, о, народы слова, это — свободная и вселенская теократия, истинная солидарность всех наций и всех классов, христианство, осуществленное в общественной жизни, (политика, ставшая христианской: это — свобода для всех угнетенных, покровительство для всех слабых; это — социальная справедливость и добрый христианский мир. Открой же им, Ключарь Христов, н пусть врата истории будут для них и для всего мира вратами Царства Божия» (стр. 71–73).
В силу присущего Соловьеву философского синтеза он пришел к убеждению, что в христианской Церкви должно существовать не внутреннее, а внешнее единство и центром этого внешнего единства должен быть римско-католический епископ.
В данном случае уместен вопрос: насколько правильно суждение Соловьева, что будто бы идеал Вселенской Церкви осуществляется в католичестве и можно ли осуждать Восточную Церковь за то, что ее внешнее состояние не соответствует его концепции о Церкви?
Не похоже ли это на поведение вообще раскольников, которые отступают от своей Матери-Церкви только потому, что она не подходит под их понятие о Церкви?
В своей критическими заметке мы коснемся только главного и основного вопроса, а именно о признаках истинной Церкви Христовой.
Знание этих признаков дает нам твердое основание для надлежащей оценки суждений Соловьева о Вселенской Церкви.
Подобное знание мы получаем, во-первых, в словах Самого Господа о нравственной восприимчивости людей к истине и чудодейственной благодати; во-вторых, в словах апостолов о различении Духа Божия от духа антихристова; в-третьих, в непрерывности апостольского предания в Церкви; в-четвертых — в самом характере и особенностях еретических учений.
Самое первое средство для восприятия и усвоения истины указано было Самим Спасителем.
Он говорит так: «Мое учение не Мое, но Пославшего Меня. Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении: от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю» (Ин. 7, 16–17). «Кто от Бога, тот слушает слова Божий. Вы потому не слушаете — обращается он к неверующим иудеям, — что вы не от Бога» (Ин. 8, 47).
Из сих слов видно, что для удостоверения в божественности учения Христова необходимо нравственное соответствие. Подобное познается подобным, как некогда говорили мудрецы.
Другое средство Господь указал в чудесах (Ин. 10, 24–25; Мф. 12, 39–40; Ин. 15, 24). Эти средства, указанные Спасителем, всегда оставались и остаются в Церкви Православной действующими. Церковь Восточная всегда признавала тесную связь познания и хранения истины Христовой с нравственной чистотой верующих.
Церковь Восточная потому и есть истинная Церковь, что она сохраняет чистым и неповрежденным нравственное учение, а нравственное учение потому сохраняет таким, что держится чистого догматического учения, — одно без другого быть не может.
Между тем в Римско-католической Церкви утвердилось учение, что основою для хранения истины Христовой в Церкви служит не нравственное соответствие человека истине, не святость Церкви, а единственно верховная власть папы, через которую Дух Святый действует механическим образом независимо от его нравственного состояния.
Действительным признаком истинности Церкви Восточной служит также действие в ней обитающей благодати Божией, обнаруживающейся в разных благодатных действиях и чудесах.
Возвеличивая Римско-католическую Церковь пред Православной, Соловьев прилагает к той и другой Церкви народную легенду о Кассиане и Николае Чудотворце.
По смыслу этой легенды, память Кассиана празднуется через три года на четвертый потому, что он, боясь выпачкать свои одежды в грязи, не помог крестьянину вытащить его застрявший воз. Наоборот, память о Святителе Николае совершается два раза в году потому, что он, не боясь выпачкать свои одежды, помог крестьянину вытащить его воз из грязи.
Под Кассианом Соловьев понимает Восточную Церковь, а под Николаем — Западную Церковь.
По мнению Соловьева, «Западная Церковь», верная своему апостольскому призванию, не побоялась погрузиться в грязь исторической жизни. В течение долгих веков она была единственным началом нравственного порядка и умственной культуры среди варварских народов Европы и принуждена была поэтому принять на себя и весь труд материального управления на ряду с духовным воспитанием этих, независимых по своему духу и суровых по своим инстинктам, народов. Посвятив себя этой тяжелой работе, папство, как святой Николай сказания, думало меньше о своей видимой чистоте, чем о действительных нуждах человечества. Восточная Церковь, с своей стороны, в своем пустынническом аскетизме и своем созерцательном мистицизме, в своем удалении от политики и всех общественных задач, затрагивавших человечество в его целом, желала прежде всего, как святой Кассиан, достигнуть рая без единого пятна на свой хламиде. Там хотели приложить все божеские и человеческие силы к вселенской цели; здесь вся забота была лишь в том, чтобы сохранить свою чистоту. Вот коренное различие и наиболее глубокая причина разделения между обеими церквами.
Дело в различном идеале самой религиозной жизни. Религиозный идеал Христианского Востока и его отдельности не ложен, но он не полон.
Для восточного христианства религия, вот уже тысячу лет, как отождествилась с личным благочестием, и молитва признана за единственное религиозное дело.
Западная Церковь, не отрицая возможности индивидуального благочестия, как истинного зачатка всякой религии, хочет, чтобы этот зачаток развился я принес плоды в общественной деятельности, направленной во славу Божию на всеобщее благо человечества. Восточный человек молится, западный человек молится и работает. Кто из двух прав? (стр. 77–84).
Разумеется, ссылка на легенду носит слишком фельетонный характер и нельзя признать удачным сравнение с Западной Церковью... Она осуждается не за то, что запачкала в грязи свою одежду: грязь внешняя, прилипшая на работе, никому не пойдет в упрек, а за то, что пользуясь положением и нуждою крестьянства, она «вытащила воз и потянула его на свой двор, в свою пользу».
В самом деле, разве не это желание воспользоваться чужою бедою было причиною борьбы Рима с греческим обрядом и славянским богослужением в славянских окатоличенных землях? Разве не то же было а борьбе Рима с Греческой Церковью при взятии Константинополя крестоносцами, или при завоевании Палестины ими же? — В первом случае воз был увезен ко двору папскому, а в последних двух случаях вступились хозяева, и возы отбили у папы. Да, папство было бы великим установлением и оказало бы великую услугу человечеству, если бы действовало на Западе во имя чистой идеи Христовой, незапятнанной эгоизмом и притязаниями на земную власть. К величайшей скорби человечества, этого не случилось!
Второе средство для распознания истины и обличения лжи дано нам ев. апостолом Иоанном Богословом.
«Всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога» (1 Ин. 4, 1–4).
Католическая Церковь одинаково с нами исповедует Христа во плоти пришедша, но в понимании тайны нашего опасения во Христе она значительно рознится с нами. В ее учении дух лжи омрачил и извратил ту сторону этой тайны, которою она непосредственно соприкасается с деятельностью пастырей и жизнью пасомых. Она верует во Христа, но, закрывая Его Божественный лик лицом полновластного на земле Его наместника — папы, отнимает спасительную силу от этой веры. Папа всегда стоит посредником между Христом и Церковью; церковь верует его верою, живет и действует исходящею от него благодатию. Вследствие этого у католиков вместо свободного и сознательного убеждения в истине — внешнее успокоение на мнимом авторитете верховного и непогрешимого учителя веры. Папа судит всех, а сам судим быть не может. Он лично непогрешим и выше Вселенских Соборов. Нетрудно заметить, что этим учением ниспровергается существующий порядок отношений между пастырями и пасомыми. Однако Соловьев, защищая главенство папы в Церкви, не замечает этого противоречия во взгляде между Восточной и Западной Церквами на вопрос о взаимных отношениях пастырей и мирян и об отношениях тех и других ко Христу. Поэтому он довольно фанатическими разглагольствованиями пытается убедить своих читателей в правоте своих папистических взглядов.
Богочеловек, — пишет Соловьев, — принявший смиренный вид в своем воплощении, не желал и человеческим обществом управлять прямо, своим божественным могуществом, но предпочел употребить, как обычное посредство своего социального воздействия, форму единства, уже существующую в роде человеческом, — всемирную монархию, — и именно в Риме, заменив династию Юлия Цезаря, верховного первосвященника и бога, династиею Симона Петра, Верховного Первосвященника и служителя слуг Божиих (стр. 235). Христос не Сам управляет видимою Церковью, но чрез апостола Петра; бессмертный дух сего блаженного апостола служит невидимым орудием Господа в управлении Его видимою Церковью». «В Петре Господом сложена вся сумма всей верховной вселенской власти. Посему, как Сам Христос остается таинственным камнем Церкви, — так Петр в своих преемниках — вторым камнем собственно социального христианства».
Рассуждения Соловьева о главенстве папы находятся в полном противоречии с учением св. ап. Павла, о Церкви в послании к Ефесянам. Здесь апостол ни слова не говорит о каком-либо единовластительстве в Церкви: «Один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и чрез всех и во всех нас (Еф. 4, 5–6). Апостол упоминает далее о лицах, которым вверено управление Церковью, — и ничего не упоминается о единовластии. (Еф. 4, 11–16).
Соловьев мыслит о папе так, как мы можем мыслить только о Христе, низводя на папу такие черты, какие, по нашему учению, приличествуют только Христу. Он рассуждает, что для Вселенской Церкви необходимо лицо, которое было бы носителем вселенской объективной истины, — лицо, которое бы представляло собою все человечество, и с которым потому мы согласовали бы свою личную волю, в котором бы могли любить все человечество».
По нашему православному учению, таким лицом есть и может быть только Христос, а по Соловьеву — только папа. Такое учение есть прямое отрицание главенства Христова, живой веры в Него и спасительной любви к Нему. Замена Христа папами, якобы орудиями Христовыми в управлении Церкви, является по существу дела прикрытым неверием.
Соловьев как будто и исповедует Христа во плоти пришедша, но на самом деле обнаруживает такое превратное направление мыслей, которое может иметь своим началом только духа лжи и обольщения.
Третьим средством для отличия истины от заблуждения служит непрерывность церковного предания и поверка на нем того или другого вероисповедания.
Сущность этого правила выражена в известных словах Викентия Лиринского: «Мы содержим и верим в то, что признавалось всегда, везде и всеми».
С точки зрения этого древневселенского правила неправота Римско-католической Церкви открывается ясно и неопровержимо.
Хотя она сохраняет непрерывность апостольского рукоположения, но в своем учении, в своей дисциплине и церковной практике она нарушила вселенское предание и носит неоспоримые признаки новизны, ибо она сложилась, как особая церковь, после разделения Церквей.
Так, учение о главенстве папы. начинает зреть со времени образования второй столицы Римской империи Константинополя, заявляет себя, как система церковного абсолютизма, в лице папы Николая I, во второй половине IX в. (что дало повод к первому столкновению римской кафедры с константинопольской, оставшейся верною вселенскому преданию), и, наконец, в лице Иннокентия III (1198–1216) достигает вершины своего развития. Учение Filioque, связываемое с именем блаженного Августина, получило начало в Испании в VI в., затем в начале IX в. переносится во Францию (Карлом Великим), а в начале XI в. (в 1014 или 1015), под давлением германского императора вводится в употребление «в самом Риме и становится догматом Римско-католической Церкви. Опресноки, которые некогда употреблялись еретиками, а потом аполлинаристами, стали входить в обычай приблизительно за 100 лет до времени возникших по поводу их споров и в половине XI в. послужили причиною окончательного разделения Церквей; целибат, за который особенно горячо стояли в Северной Африке (см. 4 пр. Карф. собора), вводится в закон Григорием VII в конце того же XI в. Обливательное крещение вместо погружательного, причащение под одним видом хлеба и лишение мирян чаши, учение об очистилище, об удовлетворении и индульгенциях — все эти подобные особенности Католической Церкви суть прямое порождение темных веков. В то же время в южной Галлии положено начало догмату о непорочном зачатии, получившему свое утверждение в новейшее время (1854). К тому же времени относится начало учения о непогрешимости папы, которое при содействии иезуитов получило окончательное утверждение на Ватиканском соборе (1870). Таким образом, все особенности Римской Церкви, которыми она отличается от Восточной, сложились из местных преданий, в середние века, вне связи с Восточною Православною Церковью. Причем, как всегда бывает у раскольников и еретиков, исключения прежней жизни ставились в закон, а что прежде было законом, становилось исключением или совсем запрещалось. Так, например, обливательное крещение в Древней Церкви допускалось, как исключение, только для больных, а погружательное было законом; а в Католической Церкви, наоборот, погружательное сделалось исключением, а потом и совсем вышло из употребления, а обливательное обратилось и закон.
Вот это-то притязание частных преданий Римско-католической Церкви и составляет неоспоримый и неотразимый признак ее неправоты. Почему она, как церковь частная, но с притязаниями, несправедливыми и называется церковью папистическою, подобно тому, как исповедание, происшедшее от Лютера — лютеранским, а реформатскою — кальвинским. По поводу всех этих новшеств папизма Восточные Патриархи в «Окружном послании» изрекли свой суд: «Когда нововведения, следуя одно за другим, овладели самим старейшим Римом, тогда они, приобретши знаменитость в церкви, облеклись отличительным именем папизма... Римские епископы, отсекши себя такими нововведениями от прочего древнего и истинно христианского общества, еще старались не без постыдных ухищрений, — как передает нам неложная история, — увлечь за собою в) отступничество от православия и остальные четыре патриархии и поработить таким образом Соборную Церковь «хотениям и влияниям человеческим» (Окруж. посл., 9–11 стр.).
Для Соловьева этот суд Восточных Патриархов ничего не значит. Вопреки Свящ. Писанию, Свящ. Преданию и древней церковной истории он стремится обосновать догмат о главенстве папы. Соловьев не хочет понять, что отступничество папизма от древневселенских традиций Православной Церкви с неизбежностью приведет его к разрушению. С папизмом будет то же, что будет со всяким садом, «его же не насади Отец небесный». В своем «Окружном послании» Восточные Патриархи пишут: «Из ересей — был некогда арпапизм, а теперь — папизм. Но и сей последний, хотя доныне еще в силе, не превозможет до конца, а прейдет и низложится и великий глас небесный возгласит о нем: низложен» (Апок. 12, 10).
Для обоснования своего учения о главенстве папы, Соловьев ссылается на то почитание, какое было оказано папе Льву I отцами 4-го Вселенского Собора.
Совершенно верно, в свое время отцы Халкидонского Собора с восторженными похвалами приняли исповедание св. Льва, но эти похвалы заявлены были после того, как особая комиссия, состоявшая из 200 мудрейших отцев Собора, рассмотрела означенное исповедание, и по букве, и по смыслам, и представила письменное удостоверение в том, что оно православно. Только после этого удостоверения, а никак не потому, что то было послание папы, отцы восклицали: «Это вера отцов! Это — вера апостольская! Это говорит Петр устали Льва» и т. д. в, этом роде.
Когда папа Пий XI в переписке с Восточными Патриархами сослался на Четвертый Вселенский Собор, то они в своем «Окружном послании» ответили: «Если его блаженству и теперь будет угодно прислать что-либо такое, что 200 отцов по исследовании и обсуждении найдут согласным с прежними соборами, то и теперь, говорим мы, он может услышать и от нас грешных не только слова: «Петр сказал это», или что другое уважительное, но и такие слова: «Да облобызается святая рука, обтершая слезы Соборной Церкви» (стр. 31–82).
В момент написании своей книги: «Россия и Вселенская Церковь» Владимир Соловьев настолько был загипнотизирован идеей о главенстве папы, что он совершенно лишился критического отношения, к аргументам папистов. Он или слепо им доверяется или же отдает свой большой публицистический талант на то, чтобы так или иначе отстоять папистическую аргументацию. Это заметно, например, при обсуждении вопроса: каким образом власть ап. Петра переходила и переходит на римских епископов? Как объяснить восстановление власти, погасающей со смертью каждого лапы?
В самом деле, в Церкви установлены св. таинства, как видимые посредства для сообщения благодати Св. Духа. верующим, установлены и священные лица, как совершители таинств; все посвящения в разные степени священства совершаются богоустановленным порядком через рукоположения и молитвы. Каким же образом случилось, что для единственной, исключительной, основной степени священства — для посвящения папы и для сообщения ему чрезвычайных полномочий не существует никакого установления, никакого таинства, никакого внешнего знака и никакого посредства?
И вот Соловьев на этот чрезвычайно. важный вопрос отвечает. замечанием, что этот вопрос-де второстепенный и относится только к чисто человеческой стороне Церкви. Конечно, Соловьев отделывается этими фразами общего характера потому, что он не знает, что ответить на данный вопрос.
Все дело в том, что папы, поставив себя выше Соборов, нарушили апостольское учение о Соборе, как высшей церковной власти, и тем самым узурпировали не принадлежащую им в Церкви власть. Паписты и Соловьев должны признать, что если бы действительно Сам Господь установил единоличную верховную власть, то Он установил бы и необходимое для того таинство.
Четвертое средство для обличения заблуждения мы имеем в самых заблуждениях. Дело в том, что анализ всякого рода ересей и расколов обнаруживает две особенности в каждом вероисповедании лжеучения: во-первых, исключительность, и, во-вторых, софизм. Сейчас мы объясним, как это нужно понимать.
Каждая секта или раскол отличается тем, что на одном каком-либо пункте его вероучения сосредоточивается вся сила его внимания. Во всей системе религиозных упований данный пункт приобретает характер исключительности. Так, ересь Ария заключалась в одном изречении: «Сын сотворен, а не рожден. Господь создал Мя в начало путей Своих».
В учении папистов с формальной стороны исключительным пунктом служит учение о главенстве папы, а с материальной — Filioque; эта исключительность есть своего рода болезнь духа. Под ее влиянием лжемудруствующие, «имея уши слышати, не слышат, и имея очи видети, не видят». Нередко эта исключительность становится фанатизмом, т. е. слепою ревностью по лжеучению, с нетерпимостью к чужим мнениям.
Соловьев в своей книге: «Россия и Вселенская Церковь» проявляет именно исключительность в оправдании папизма. Он утверждает, что новшества Римско-католической Церкви не осуждены судом Вселенской Церкви и русским православным народом. Между тем все Восточные Патриархи в «Окружном послании» категорически в свое время заявили: «Папизм низвратил весь древний апостольский чин совершения почти всех таинств и всех церковных учреждений, — чин, который содержала древняя церковь римская, бывшая тогда честнейшим членом святой соборной и апостольской Церкви» (стр. 4–8).
Что касается отношения русского народа к латинству, то неужели Соловьев забыл о том, какой героизм проявил русский народ при защите своей православной веры от натиска католичества при Александре Невском, в Галиции при кн. Романе и массовом устремлении униатов к соединению с Восточной Православной Церковью (1.600.000 чел.) при Екатерине Великой.
Вторая особенность еретических лжеучений заключается в софизме. Под этим словом мы разумеем те свойства, приемы, и характер, мышления, какие обычно свойственны еретикам и раскольникам. Известно, ложь нельзя доказать и потому лжеучители прибегают к особой изворотливости в мышлении и к искусственности в построении доказательств.
Во время диспутов с сектантами обнаруживается их софизм нижеследующим образом: 1) своеобразное толкование Свящ. Писания и Предания, намеренное уклонение от уразумения общего духа Писания и контекста речи; 2) смешение приемов богословского мышления с приемами мышления философско-софистического.
Паписты в этом отношении не составляют исключения. А Соловьев в своей книге показал себя ярким последователем всей той казуистической изворотливости, какая присуща католическим богословам и полемистам. Его сочинение отличается произволом в решении спорных вопросов, самоуверенностью тона, резкостью суждений и приговоров и патетическими оборотами речи.
Путем софистики Соловьев пытается доказать, что единая видимая Церковь на земле должна иметь и единую видимую главу, т. е. папу.
В первой части автор критикует состояние Православных Церквей и Русской, в частности, во второй говорит об установлении видимого главенства на земле в лице св. ап. Петра. В третьей он делает попытку, — как он выражается сам, — связать Троицу Божественную с троицею социальной, т. е. раскрыть ту мысль, что единовластительство во Вселенской Церкви вытекает как из порядка жизни божественной, так и из порядка жизни мировой и человеческой. Развитие мыслей в этой части ведется исключительно путем диалектическим. Начав с понятия о единстве, автор вводит в ряд своих мыслей учение о Св. Троице, о сотворении мира, о приготовлении рода человеческого к принятию Мессии, о самом Мессии, о трояком служении в Церкви — священническом, царском и пророческом, о первенствующей важности священнического служения и, наконец, о таинствах: крещений, миропомазании, причащении, елеосвящении. Здесь встречается много мыслей странных, напоминающих собою забытые измышления гностиков первых веков христианства (таковы мысли о хаосе и душе мира, о высших силах, о противоборстве адских сил Богу в творении мира). Преобладающий в сочинении прием мыслить не о том, что нам дано в действительности, а о том, что и как должно быть, напоминает философию схоластиков и общий прием латинских богословов. Главный вывод всего сочинения заключается в следующих словах: «Религиозное общение и нравственная солидарность трех верховных властей — священнической, царской и пророческой, под абсолютным приматством вселенского первосвященства — это есть верховный закон, конечный идеал социального христианства».
В увлечении Соловьева догматом о главенстве папы в Церкви чувствуется какой-то психопатологический уклон. Он настолько был им захвачен, что один раз (16-го февр. 1896 г.) даже исповедывался и причащался за униатской обедней. Но вскоре он уже стал отходить от католичества и критически относиться к нему.
В своей брошюре: «Владимир святой и христианское государство, и ответ на корреспонденцию из Кракова» (изд. «Путь», М., 1913) и других позднейших произведениях он уже высказывается о католичестве следующим образом: «Папство допустило искажение того церковного единства, которому оно призвано служить... Средства, которыми располагает Церковь для борьбы с врагами церковного единства, суть вразумление, обличение и, наконец, запрещение. Между тем Западная Церковь, поняв единство чисто внешним образом, обратилась для достижения его к мирским средствам: тюрьме, пытке и кострам.
Распространение христианства мечем рыцаря и оберегание папского авторитета и церковного единства заревом священных костров и всеми ужасами инквизиции обнаруживали скрытое неверие в истину Христову, так как она не нуждается во внешних средствах для своего торжества. Это неверие, сначала незаметным зародышем скрывающееся в католичестве, впоследствии явно обнаруживается в иезуитстве — крайнем и чистейшем выражении римско-католического принципа, движущим началом которого становится уже прямо властолюбие, а не христианская ревность: народы покоряются не Христу, а церковной власти, от них уже не требуется действительного исповедания христианской веры, а только признание папы и подчинение церковным властям. Здесь христианская вера оказывается случайной формой, а суть и цель полагается во владычестве иерархии. Итак, ложное понимание единства Церкви, составляет первую неправду папизма.
Вторая его неправда — искажение истинной теократии, извращение нормальных теократических отношений между преосвященнической и церковной властью...Западная Церковь из воинствующей обращается в воюющую. Это вынуждало пап опускаться еще ниже: обратиться к обычным мирским средствам борьбы за свое право: дипломатии, интригам и войнам. Таким образом, папская власть, по целям и средствам борьбы, стала в один уровень с мирской властью, и Церковь превратилась в одну из мирских сил.
Западная Церковь обмирщилась. Папство своими светскими притязаниями не только не усилило своего обаяния, а, наоборот, — унизило его и себя. Наряду с этим внутренним, нравственным унижением произошло фактическое внешнее унижение и позор папства, которое лишилось не только мирской власти, но и духовной самостоятельности. Именно тот самый папа (Бонифаций VIII), который с особенным увлечением провозгласил себя обладателем не только духовного, но и вещественного меча, — именно он, разбитый и плененный войсками прежнего союзника, французского короля, получил ту знаменитую пощечину, которая оказалась предвестием Авиньонского пленения пап. «Государи государей» стали послушными орудиями одного из своих мнимых вассалов. К таким печальным для себя выводам пришел незадолго до своей смерти автор книги «Россия и Вселенская Церковь».
Осознав антихристианскую и моральную сущность папизма, Соловьев бесповоротно рвет свои отношения с католичеством и, как блудный, но раскаявшийся сын, прибегает под покров своей родной Матери, Русской Православной Церкви, об этом событии в жизни В. С. Соловьева в «Московских ведомостях» (1910 г., № 253 от 3 ноября) напечатано сообщение свящ. С. А. Беляева: «Лето 1900 г. князь Е. Н. Трубецкой не жил в Ускове, а жил там покойный брат его С. Н. Трубецкой, впоследствии ректор Московского университета, друг В. С. Соловьева. Сюда к нему и приехал в июле погостить Владимир Сергеевич, который был уже больной. И вот как-то вечером приходит ко мне человек от Трубецких с просьбой от Сергея Николаевича отслужить на другой день Литургию, после нее прийти и причастить Владимира Сергеевича. На другой день, в конце утрени, пришла нянька Трубецких с просьбой исповедать больного до обедни. Отслужив утреню, я отправился в дом Трубецких. В передней встретил меня сам князь Сергей Николаевич и, повторив просьбу больного, спросил меня: «Знаю ли я его?» Я ответил, что не знаю.
Вслед за этим князь ввел меня в кабинет, где на диване лежал Владимир Сергеевич, и познакомил с ним. Исповедался Владимир Сергеевич с истинно-христианским смирением. Я прочитал над ним разрешительную молитву и пошел в церковь служить обедню. Отслужив обедню, я пришел к Владимиру Сергеевичу и причастил его Св. Тайн. При этом присутствовали кн. Сергей Николаевич и супруга его Прасковья Владимировна».
Итак, возвращение В. С. Соловьева из католичества в православие сильнее всякой критики убеждает каждого в том, что он в конце своей жизни, после долгих колебаний, убедился в неправоте своих тех католических воззрений, какие в свое время изложил в своей нашумевшей книге: «Россия и Вселенская Церковь». — Любовь к Родной Матери, Русской Православной Церкви, помогла ему в конце концов осознать всю ложь и пагубность папизма.
Е. Г.